А.Н. Бернштам

Очерк истории гуннов.

// Л.: ЛГУ. 1951. 256 с.

Постраничная нумерация сносок сохранена в верхнем индексе.

Приложения.

III. К происхождению легенды об Огуз-кагане.

Изучение фольклорной темы об Огуз-кагане вызвало к жизни многочисленные исследования. С той поры как в научный обиход был включён текст Абулгази о родословной тюрок, вокруг мифического Огуз-кагана появились многочисленные суждения исследователей, поставивших перед собой задачу выяснить исторические судьбы этой личности и связанных с ним народов.

(224/225)

Новые материалы и, прежде всего, издание на русском языке И. Березиным части сочинения Рашид-ад-Дина, а несколько ранее Д’Оссоном пересказа труда Рашид-ад-Дина на французском языке, — закрепляли огузскую тематику в трудах востоковедов.

Широкое распространение названного сюжета среди многих тюркских племён и народов, последующие издания новых вариантов этого сюжета не могли не оказать также своего влияния на непрекращающийся поток исследований. «Огузиада» будет, вероятно, исчисляться многими сотнями, а быть может, и тысячами названий.

Не прошли мимо «Огузиады» и советские востоковеды, развивавшие эту тему в новом аспекте и закрепившие на новых позициях приоритет русской науки в изучении цикла легенд об Огуз-кагане, как одной из важнейших проблем тюркологии.

Уже И. Бичурин (1828) сопоставил Огуз-кагана из сочинения Абульгази с гуннским шаньюем (князем) Модэ. Точка зрения И. Бичурина была поддержана другими исследователями, например Казембеком (1841). С той поры к данной теме возвращались многие исследователи, не оспаривавшие этого сопоставления.

Попытку проанализировать сюжет легенды произвели и мы в статье «Историческая правда об Огуз-кагане» ¹. [1] Нет сомнения в том, что фольклорные мотивы в легенде воспроизводят цикл исторических событий разных времён, нескольких народов и различных исторических деятелей, приписываемых одной, ставшей уже легендарной, личности. Несомненно также, что ядром огузского эпоса является историческое событие. Реальна в эпосе пока гуннская действительность, прежде всего в рассказах о формировании эпического героя — Огуз-кагана. Совпадения основной структуры его биографии с биографией шаньюя Модэ несомненны, и образ этого шаньюя почти до деталей совпадает с эпическим Огузом.

При учёте, что гунны включали в свой состав многие тюркские племена и народы, становится возможным объяснить факт широкого распространения этого цикла преданий среди различных тюркских племён и народов, прежде всего так называемого огузского происхождения, т.е. от уйгуров до туркмен.

Если распространение этого цикла преданий столь широко, то, следовательно, первоначальные носители данной эпической традиции обладали также широкой распространённостью, а быть может, и политической властью, — учитывая персонификацию легендой этой власти в облике Огуз-кагана.

(225/226)

Вот эти вопросы о происхождении и некоторых трансформациях облика Огуз-кагана и интересуют нас в настоящем исследовании. Мы не будем повторять сопоставление биографий Огуз-кагана и Модэ. Ссора сына с отцом (отец — Тумынь у Модэ, Кунхан у Огуза), война между ними и захват престола путём убийства отца — вот основные сюжеты, повторяющиеся буквально в китайской версии о жизни Модэ и в легенде об Огуз-кагане. Совпадают и второстепенные моменты: нелюбовь Модэ к яньчжи (жене) и Огуза к первой жене. Перечисленные сюжеты, по-моему, свидетельствуют о борьбе патриархального начала с материнским. В уйгурской версии об Огуз-кагане это документировано образом уйгурской «Иштари» — матери Огуза — Ай-каган, что мы уже ранее отмечали.

Почему исчезло имя «Модэ» и заменилось именем «Огуз»? Чем вызвано расхождение имён, при таком поразительно точном сохранении основной канвы исторической биографии и эпического сказания? Разбирая этот вопрос, мы пришли к несколько неожиданным выводам.

Имя «Модэ» транскрибируется тем же Мао-Тунь. Уже Ф. Хирт показал, что Мао-Тунь — не что иное, как китайская транскрипция багадур, где дифтонг ао в слове Мао сигнализирует о возможном выпадении интервокального γ, а конечное н в слове тунь соответствует звуку р, что доказано уже целой серией аналогичных реконструкций. Напомню китайские транскрипции Аньси=Арсак, гяньгунь || гяргур=кыргыз, и т.п.

Таким образом Модэ=Маотунь — это имя-прозвище багадур, позднейшее батыр, русское богатырь. И в этом варианте оно, следовательно, не имеет прямого отношения к имени Огуз.

Однако, связь гуннов с культом быка со всей очевидностью выступила после раскопок П.К. Козловым Ноинулинских курганов в 1924-1925 гг. В одном наиболее богатом кургане были найдены две серебряные бляхи с изображением быка-яка. Это изображение Альфольди, а вслед за тем и я, сопоставили с легендой об Огуз-кагане. Разрабатывая далее темы, связанные с историей гуннов, мне удалось доказать, что шестой курган, в котором были найдены эти бляхи, является захоронением гуннского шаньюя Учжулю жоди (1 г. до н.э. — 13 г. н.э.), а следовательно, и весь Ноинулинский могильник является шаньюйским, т. е. княжеским некрополем.

Учжулю жоди шаньюй принадлежал, как показывает составленная мною генеалогия гуннских шаньюев ¹, [2] к знатному роду гуннов, восходящему к основателям гуннского племен-

(226/227)

ного союза Тумыню и Модэ, т.е. к знатнейшему гуннскому роду. Этот знатнейший гуннский род неоднократно отмечается китайскими источниками и носил имя «Хуянь» ¹. [3] Китайцы пишут, что «Хуянь, Лань и впоследствии Сюйбу — три знаменитые рода». Комментатор летописей Шицзи и Цянь-ханьшу, Яньшигу (VII в. н.э.), пишет, что «Хуянь и Сюйбу всегда были в брачном родстве с шаньюем».

В Хоуханьшу указано, при описании южных гуннов, что «из знаменитейших при (китайском) дворе посторонних (т.е. гуннских, — А.Б.) родов считалось четыре: Хуянь, Хэйбу, Циолинь и Лань. Эти четыре «дома» считались знаменитыми при дворе и всегда были в брачном родстве с шаньюем» ². [4] Род Хуянь считался старшим, роды Лань и Хэйбу — младшими. Комментатор добавляет, что шаньюй только из этих родов брал себе жён.

Наконец, в Цзиньшу, где перечислены 19 родов южных гуннов, сказано: «У них четыре (знатные) фамилии: роды Хуянь, Бу, Лань и Цяо, но род Хуянь самый знатный» ³. [5]

Из этих цитат видно, что наиболее древними являются роды прежде всего Хуянь и Лань, затем Сюйбу (Хэйбу или Бу) известный ещё в источниках Шицзи и Цяньханьшу, Впоследствии выделяется еще род Циолинь (Цяо).

Различные транскрипции (Хуянь, Хуань, Хоянь) ⁴, [6] которые давал этим родам И. Бичурин, не оправданы. Проверка по тексту показала, что во всех случаях фигурирует одна и та же иероглифика.

Таким образом, из всех текстов явствует наибольшее значение рода Хуянь. Очевидно, что деление этого рода на фратрии приводило к формированию новых родов. Так, вначале были роды Хуянь и Лань «впоследствии Сюйбу», однако в брачное родство вступали Хуянь и Сюйбу. Очевидно, что фратрии — роды Хуянь и Лань — были экзогамны. Это привело не только к выделению рода Сюйбу, но и появлению впоследствии четвёртого знатного рода Циолинь.

Но возвратимся к основной теме. Самым знатным родом был род Хуянь. К этому роду принадлежал Учжулю жоди, если признать наши выводы о том, что шестой Ноинулинский курган является его могилой. Очевидно, тотемом этого рода был бык, который изображен в эмблемах-гербах шаньюя — серебряных бляхах (рис. 10 и 11). Каково же соотношение между изображением тотема-герба (если это действительно эмблема — герб, восходящий к тотему Учжулю жоди)

(227/228)

и именем знатного рода «Хуянь»? Или последнее имя и не имеет отношения к находкам в шестом кургане? Для выяснения этого вопроса мы обратились к анализу термина «Хуянь». Во всех источниках, где встречается это имя, как мы уже выше отметили, оно передано одними и теми же иероглифами.

Уже само произношение этого имени на основе пекинского диалекта доказывало, что иероглифы можно читать Хуяр, а наличие двух гласных позволяло предполагать об утраченном интервокале. Следует учесть, что здесь идёт речь о транскрипции иностранного для Китая слова из области архаичной монголо-тюркской лексики. Предположения оправдались и данными аналитической китайской фонетики.

Первый иероглиф ху звучал в древности xuo и, как замечает Б. Карлгренн, χ —это придыхание ¹. [7] Второй иероглиф звучал ’iän<gän ². [8] Близкие к нему формы дают произношение k’iän. Следовательно, учитывая необходимость замены конечного n в r, мы получаем древнее чтение этого имени [χ]uogär.

Наличие придыхания с начала слова — явление, достаточно распространённое в древних языках Центральной Азии. Напомню, что в отношении монгольских языков даже XIII-XIV вв. об этом писал П. Пелльо ³. [9] Аналогичное явление, очевидно, было известно и языкам Восточного Туркестана (тохарскому) и среднеазиатским. В отношении последних мы пытались это показать на примере произношения термина «усунь», запечатлённого в той же китайской транскрипции в форме хюсюнь, затем закономерно перешедшего в кусан = кушан ⁴. [10]

Любопытно, как нам указал К.К. Юдахин, у ферганских узбеков (заселяющих область древних хюсюнь) слово «бык» произносится хюкюз.

Следовательно, наличие χ в этом слове — придыхание, соответствующее не столько видовой языковой разновидности, сколько спирантной ветви язы-

(229/230)

ков; другими словами — это явление, характеризующее ранний период в развитии языка. Вряд ли кто-либо предложит рассматривать эту спираитизацию в восточнотуркестанских или среднеазиатских языках III в. до н.э. — I-III вв. н.э. как результат влияния монгольского языка.

Следовательно, основу имени шаньюйского рода составляет термин ouger. Нетрудно видеть, что из этой основы мы получаем:

1) генезис термина uigur, на чем мы остановимся несколько далее;

2) термин üker мнг. бык, являющийся фонетическим архетипом тюркского oγuz, т.е. тоже бык ¹. [11]

Следовательно, наши розыски, приведшие к утверждению, что тотемом шаньюйского рода гуннов был бык, подтвердились связью с названием «знатнейшего рода гуннов», являющегося не чем иным, как именем Бык, названием, отражённым в изображении на серебряных бляхах шестого кургана.

Если имя знатного рода было Бык, то, следовательно, представитель этого рода, генеалогический потомок, имел полное право наряду со своим личным именем-прозвищем именоваться и именем своего рода. Он мог иметь «имя и фамилию». Имя фактического основателя гуннского племенного союза было Модэ, фамилия — Огуз, а в буквальном переводе бык-богатырь. О том, что это не простые домыслы, указывает следующий факт. В описании западных гуннов отмечен «Хуянь князь»: ) ². [12] Как видно из приведённой иероглифики, это то же название (и те же иероглифы) знатного рода гуннов. Здесь предводитель гуннов носит имя своего знатного рода. Явления эти не одиноки. Носил же предводитель эфталитов имя Эфталан (Ср. гунны-кидариты и имя Кидар, кит. Цидоло). Очевидно, употребление имени знатного рода было делом обычным, и тот же Модэ мог с успехом именоваться Огузом.

Из сказанного со всей очевидностью вытекает, что имя Огуз-каган может быть возведено как к имени Огуз-богатырь, так и к другим дериватам и свидетельствует прежде всего о гуннском по времени происхождении Огуз-кагана. Не будет преувеличением сказать, что сим заканчивается период догадок, и мы окончательно становимся на почву абсолютной достоверности, что Огуз-каган — гуннского происхождения, а сходство его этнической биографии с биографией

(230/231)

Модэ позволяет видеть в них обоих — два проявления одного и того же исторического реального лица.

Однако круг возможных сопоставлений и выводов на этом не оканчивается в связи с вскрытием имени шаньюйского рода.

Выше мы отмечаем, что истинное значение имени шаньюйского рода было uogär. Стяжение дифтонга дает форму ukär = oγuz. Однако сама форма ougär не может быть не сопоставлена с именем uigur. Мы считаем возможным ставить знак равенства между термином ’uigur и oγuz, из которых первая uigur — лишь более древняя форма. Об этом прежде всего свидетельствует ротацирующее окончание. Uigur, как этноним, мы рассматриваем как производное от одноимённого тотемного имени.

В своих работах мы уже останавливались на том, что основной этноним гур получил на среднеазиатской языковой почве фонетическое переоформление в гуз ¹. [13] Распространение этого этнонима произошло вместе с его носителями — гурскими племенами гаогюй, вытесненными ещё в конце V в. в степи Средней Азии жуаньжуанями. Не исключена возможность, что эти протоуйгурские племена проникли на территорию Средней Азии ещё раньше, в связи с движением северо-гуннских племён в средине I в. до н.э. (Чжичжи шаньюй), в конце I в. н.э. при борьбе их с южным шаньюем Туньтухэ, наконец, в начале II в. н.э., когда Хуянь князь распространял свою власть от Баркуля до Каспийского моря.

Проникновение гуннов и гуров документировано не только данными письменных источников, но и археологическим материалом. Последний показал, как происходило растворение гуннских (и гурских) племён в местной среднеазиатской среде. Скрещённый характер гунно-эфталитской племенной среды «болотных городищ» Приаралья описал С. Толстов ². [14] Совершенно очевидно, что здесь гунны прежде всего скрестились с сармато-аланским массивом нижней Сыр-дарьи и Приаралья.

Одним из результатов этого скрещения явились гунно-эфталитские массивы Сыр-дарьи, в которых, по нашему мнению, родились новые этнические образования, вскоре заявившие о своём существовании в Восточной Европе под именем гунно-авар, гуннов-кидаритов, вархунитов, кермихионов и т.д. Среди этих этнических биномов обращает на себя внимание

(231/232)

«монгольская» форма множественного числа на ‘т’ в этнониме вархунит, с чем согласуется монгольская семантика имени аварского князя Баян — богатый. Эти факты подтверждают жуаньжуаньский, монгольский характер аваров.

Но в данном случае нас интересует другое. Гунно-авары и вархуниты по существу одно и то же, только в разных сочетаниях гунн+авар ~ вар+гунн. Настойчиво выступает термин вар как определение к племенному гунн. Нам представляется возможным видеть в имени вар значение поселения (ср. авест. вар) и тем самым переводить гунно-авар, вархуни как гунны поселений, т.е. гунны «болотных городищ» Приаралья. К этому склоняет и третья форма керм+хион, т.е. хионы — гунны «керма», где керм не что иное, как тот же город, поселение. Другими словами, все эти «гунны поселений» — полуоседлые кочевники гунно-эфталиты, которые выступают на исторической арене IV-V вв. в Средней Азии ¹. [15]

Об этих эфталитах источники сообщают, что они частью кочевники, а частью живут в городах. Одни авторы называют их «белыми гуннами», а другие племена «еда» или «идань». Эти племена и знало Приаралье в IV-VI вв., где местная, сармато-аланская среда скрестилась с восточными пришельцами — гуннами и гурами. Скрещённость языка эфталитов засвидетельствована китайским источником Бэйшу в негативной форме, когда последний говорит, что наряду с родством эфталитов с народами Средней Азии «язык жителей (еда — эфталитов, — А.Б.) совершенно отличен от языков жужаньского (монгольского, — А.Б.), гаогюйского (уйгурского, — А.Б.) и согдийского ² [16] :

Подчёркиваю согдийского, так как у И. Бичурина ошибочно иероглиф ху как всегда переведён в значении тюркский, а не согдийский, что особенно ясно в данном контексте.

Из этой формулы видно, что эфталитский язык в целом отличен от монгольского, тюркского и согдийского. С другой стороны, некоторые обычаи эфталитов сходны с гуннскими. Характерный у эфталитов «многорогий» головной убор известен у поздних гуннов. В Хоуханьшу при описании южных гуннов упоминается, что шаньюйская родовая знать называлась «четырёхрогими» и «шестьюрогими» ³ [17] (очевидно, по этнографически типичным для этих родов головным уборам).

Перечисленными фактами, в дополнение к тем богатым

(232/233)

данным, которые привлечены С. Толстовым и К. Тревер ¹ [18] при характеристике эфталитов и их культуры, мы стремимся доказать активное вторжение гунно-гурских элементов в Среднюю Азию, на Сыр-дарью. Здесь они способствуют сложению нового этнического образования — эфталитов; здесь скрещение их с местными сармато-аланскими элементами закладывают основы огузской этнонимики и огузской патриархальной генеалогии, унаследованной туркменами. Гунны тюркизируют местные племена.

Первым результатом этого скрещения явилось формирование огузов-туркмен. Не случайно, что по своим антропологическим данным (своеобразная монголоидность на долихоцефальной основе) и по такой устойчивой традиции, как искусственная деформация черепа, туркмены-кочевники стоят ближе всего, как возможные антропологические потомки, к кенкольцам и культуре гуннов Средней Азии. В свою очередь ослабленная монголоидность кенкольцев, находящая себе аналогии в антропологических материалах Лоу-Лани, скорее всего может быть по этим признакам сопоставлена с уйгурами.

Тем самым кенкольцы и их культура устанавливают связь с уйгурами, с одной стороны, и туркменами — с другой. Но эти данные восполняются множеством других, прежде всего фактом принадлежности туркмен и уйгуров к огузской группе племён, т.е., как мы пытались показать, — к гуннскому племенному союзу. Эта принадлежность выявляется в огузском генеалогическом цикле преданий, который общ туркменам и уйгурам, в общей этнонимике, в списке 12 племён, запечатлённых как тохарскими текстами VIII в., так и более поздними вариантами и текстами, прежде всего у Рашид-ад-Дина.

Архаичный пласт гуннского цикла племён на территории Центральной и Средней Азии выявляется, как мы указали, данными языка и прежде всего фонетикой, два элемента которой бесспорны — это спирант в начале слова при гласном и ротацирующий суффикс. Эту древнюю форму сохранил монгольский язык, всегда выступающий по отношению к тюркскому, в части общей лексики, как более архаичный пласт первого. Быть может, это относится и к семантическим явлениям. Напомню, что гур в монгольском значит народ, люди, что вполне синонимично, с точки зрения древних понятий, с обобщенным понятием этой «массы людей», выступающих под именем тотема.

Соединение этих людей в союз и могло выявить к жизни префикс уй — соединяться, слепляться, отмечающий соедине-

(233/234)

ние племён в один союз. Такие префиксы, как сары, кут, он, от, отмечали части былого союза гаогюй IV-V вв. н.э.

Древний характер языков гуннского времени находят себе параллель в древних же формах языков племён Средней Азии, где они отмечены суффиксом ар и его дериватами.

Напомню, что по всему пространству Семиречья до Волги выступают этнонимы и топонимика с этим суффиксом. Античные племена комар, тохар, упомянутые мною разновидности гуров, раннесредневековые авар, хазар, сувар, булгар, племена кангар~канглы, рoд кабар; города — названия которых несомненно восходят к этому же циклу племенных названий, как-то: Отрар, Турар, Кедер, Кердар и т.д. Кангар~кенгер, которые в древности китайцами транскрибировались Кангюй, подсказывают возможное чтение гаогюй, как гаогар~гаогур, т.е. вариант древнего γuogar’, который, как мы показали, является прототипом (уй) гур = укер = огуз. Другими словами, при гуннах и гаогюй сохраняется, очевидно, одна и та же языковая форма. На этом этапе тщетно мы будем искать форму огуз. Она выступала в ином фонетическом оформлении, близком к монгольской разновидности ’uker~uγur. Зекающее окончание uγur = uγuz’ засвидетельствовано только с VIII в. при сохранении пережиточного ротацизма на востоке — в этнонимах, на западе — и в другой лексике в чувашском языке.

Вместе с тем, образ Огуза, сложившись в гуннское время на основе реальной личности Модэ, превращался со временем в эпического героя с дополнительными чертами его биографии, которые наращивались вокруг огузских племён в силу развития их конкретной истории. Обогащённый этими новыми событиями, он возвратился (точнее, возвращался) в исходную древнеуйгурскую среду с теми дополнительными чертами, которые не могли быть известны при Модэ в III-II вв. до н.э. Таковы взаимоотношения Огуз-кагана с Урум-каганом и Урус-каганом.

Как мы пытались показать в другом месте, эти события могут быть уловлены только в печенего-половецких событиях и скорее всего в печенего-русских взаимоотношениях X-XI вв. Напомню, что казахский фольклор не знает огузского цикла преданий, следовательно трудно полагать отражение в этих легендах руcско-половецких отношений. Поскольку в биографии эпического Огуз-кагана выявляются эти взаимоотношения, следует признать, что окончательный вариант пародной поэмы сложился на племенной основе Средней Азии, а не Восточного Туркестана или Монголии.

Это и даёт мне право заявлять, что Огуз-каган возвратился в свою первоначальную среду, обогащённый конкретными историческими событиями взаимоотношений племён и

(234/235)

народов Средней Азии и Восточной Европы. Путь этого «возвращения» и возможности обратного влияния были разнообразны и многочисленны, особенно если учесть роль кочевников Семиречья в Караханидский период XI-XII вв., когда значительная часть Восточного Туркестана, где жили уйгуры, входила в состав караханидского государства. Да и в караханидском государстве уйгуры имели немалый удельный вес. Не случайно в легендах о генеалогическом предке караханидских династов Сатук Богра хан выступает как переоформленный Огуз-каган ¹. [19]

Поскольку в уйгурском списке XV в. легенды об Огуз-кагане, у Рашид-ад-Дина и Абульгази явно отсутствуют черты общественного строя и конкретных исторических событий монгольского и послемонгольского периода, окончательное оформление эпоса об Огуз-кагане следует отнести к домонгольскому времени и датировать наиболее вероятно XII в., когда живёт Огуз-каган и его двойник Сатук Богра хан.

Выработанная тюркская лексика, утрата фонетической архаики, исламизированный Сатук свидетельствуют о том, что эпос редактировался, по крайней мере, с VI по XII в. Это — второй этап жизни эпического Огуз-кагана, этап его «возмужалости», в которой он утратил свою генеалогическую связь с «гуннским детством». Именно в это время он из «богатыря» превращался в «царя».

[1] ¹ См. прил. II.

[2] ¹ См. прил. II.

[3] ¹ ЦХШ, гл. 94а, л. 7а.

[4] ² ХХШ, гл. 119, л. 6а.

[5] ³ ЦШ, гл. 97, л. 14а; см. прил. I, стр. 219.

[6] ⁴ Ср. также: ХХШ, гл. 78, л. 45.

[7] ¹ В. Karlgrenn. Analitic Dictionnary of Chinese and Sino-Japanese. Paris, 1923, стр. 58.

[8] ² Там же, стр. 96.

[9] ³ P. Pelliot. Les Mots a H Initiale aujourd’hui Amuie dans le mongoI de XIII et XIV siècles. JA, апрель-июнь, 1925.

[10]  ⁴ А. Бернштам. СЭ, вып. 3, 1947.

[11] ¹ G.J. Ramstedt. The relation of the Altaic Languages to other Language Groups. YSEOng, LIII, Helsinki, 1946-1947, стр. 25.

[12]  ² ХХШ, гл. 78, л. 4a.

[13] ¹ Ср., например, кашу статью: Уйгуры в Семиречье. Сб. С.Е. Maлову, Фрунзе, 1945.

[14] ² По следам древнехорезмийской цивилизации, М., 1948, стр. 209 сл.

[15]  ¹ С. Толстов. Города гузов. СЭ, вып. 3, 1947.

[16]  ² ВШ. гл. 102, л. 13б.

[17]  ³ XXШ, гл. 119, л. 6а.

[18] ¹ См. главу об эфталитах К. Тревер в истории Узбекистана, т. I, Ташкент, 1950.

[19] ¹ М.F. Grenard. La Légende de Satok Boghra Khân et L’Histoire JA, янв. — февр. 1900, IX сер., т. XV.

наверх